Милый мой! не увидят меня 

ни напасть, ни горе. 

Я сумею спрятаться в утренних детских снах 

и укрыться льняным платком в голубом соборе 

у прозрачной Нерли́, 

по которой плывёт листва 

из далёких берёзовых рощ, облетевших за ночь, 

потерявших и золото, 

и благую весть. 

Не найдётся мой тонкий прутик среди вязанок, 

заготовленных на зиму, 

сложенных под навес. 

Я сумею дождаться, 

когда полоумным вьюгам 

перепутает длинные космы апрельский дождь. 

И дитя раскричится, которое ты баюкал, 

и заплещется свет… 

И тогда ты меня найдёшь. 

Улыбнёшься, 

захочешь обнять… 

только я растаю. 

Потекут вместо слёз к потемневшей реке ручьи, 

и мелькнёт между веток серебряным горностаем 

нерассказанный сон, 

оказавшись не знаю – чьим…